21-22 октября 2023 года в московском Музее истории ГУЛАГа впервые прошел Memory Forum — междисциплинарная конференция, посвященная истории и наследию советских массовых репрессий. Меня пригласили выступить на панели «История репрессий как часть истории семьи».
Я выступал на Форуме по зуму. Организаторы заранее прислали сценарий, поэтому была возможность подготовить ответы на адресованные мне вопросы. Ниже публикую конспект своей речи.
Обновление. Организаторы убрали с Youtube записи трансляций обоих дней Форума. Видеоматериалы и стенограммы дискуссий будут опубликованы на сайте Форума 30 октября 2023 года.
О выступлениях других участников нашей дискуссии
Оказывается, Свердловская область принадлежит к тому небольшому числу регионов, где дела репрессированных переданы из архива УФСБ в гражданский архив — Государственного архива административных органов Свердловский области (ГААОСО). Его директор Оксана Селезнева рассказывала, как сам архив и пользователи работают с делами репрессированных. Удивило, что за первые девять месяцев этого года в читальный зал знакомиться с делами родственников пришло только чуть более 50 человек, а в доковидном 2019 году интересующихся архивно-следственными делами было в два раза больше. Порадовало, что архив выдает дела без купюр. Селезнева затронула важную тему – насколько этично давать доступ чужим людям (не родственникам) к делам с малоприятными интимными подробностями, которые, к тому же, могут оказаться неправдой. Сложный вопрос, о котором я и сам часто думаю. Удивило, что в Свердловской области именно ГААОСО, а не общественные организации, занимался составлением книг памяти.
А в Красноярском крае местный «Мемориал» напротив продолжает вести колоссальную работу по увековечиванию жертв репрессий. Об этом рассказывал руководитель организации Алексей Бабий. У организации неплохой контакт с силовиками по этому вопросу, что меня особенно впечатлило.
Руководитель Центра документации Музея истории ГУЛАГа Елена Зелинская подробно рассказала о том, как они помогают в поисках репрессированных их родственникам, которые приходят в Музей. Я и сам когда-то смог продвинуться по делу прапрадеда только благодаря помощи Центра документации. Среди прочего, Елена затронула важную тему, о которой я раньше мало задумывался, — том, что расстрелянные были захоронены без каких-либо обрядов. В музей как-то обратились родственники одного расстрелянного священника. Когда они получили документы о его расстреле, то обратились в храм, где он служил перед арестом, с просьбой совершить обряд отпевания, и действующий священник, изучив документы, отпел расстрелянного коллегу. Думаю, что мне тоже стоит попробовать этим заняться – один из моих предков-священников был расстрелян.
Александр Ракитько из Genotek говорил о новых технологиях на службе генеалогии и сохранения памяти о предках – об искусственном интеллекте, нейросетях, ДНК-тестах. Оказывается, Genotek оцифровавает картотеку Красного креста, в которой миллионы документов об эвакуации в годы ВОВ. Также Genotek занимается оцифровкой рукописных описей архивов при помощи машинного распознавания текстов. Еще одна перспективная тема – установление личностей расстрелянных по их останкам с помощью ДНК-тестирования родственников. Так в свое время были идентифицированы останки императорской семьи.
Игорь Багин, автор телеграм-канала «Внук деда», как и я, выступал в роли практика – рассказывал свои истории поиска репрессированных. География его поиска впечатляет. Он, например, смог добиться рассекречивания документов в архиве разведки США!
И спасибо нашему модератору Ивану Корякину за прекрасное ведение. Обо всем успели поговорить и даже осталось время на вопросы из зала и трансляции.
Конспект моего выступления
Вопрос модератора: у тебя как все началось?
Ты знаешь, у меня генеалогия наверно тоже началась с репрессированного прапрадеда. Я ничего о нем не знал, в том числе и то, что он был репрессирован. Когда умерла прабабушка, его дочь, я в какой-то момент просто вбил в поисковик его полное имя (его звали Ефрем Афанасьевич Палагин, и это все, что я о нем знал на тот момент) без особой надежды что-то найти. Первая же ссылка в поисковой выдаче вела на базу жертв политических репрессий «Мемориала».
Там был минимум информации – год и место рождения, место жительства, профессия, год ареста и приговор.
Арестовали его в Подмосковье, поэтому я довольно быстро получил дело в ГАРФе. Оно меня потрясло. Однако всерьез я вернулся к нему только через 10 лет, когда всерьез уже увлекся генеалогией. И серьезно продвинуться мне как раз помог Музей ГУЛАГа и его руководитель в то время Мария Лоцманова.
Дело прапрадеда – я называю его Делом волоколамских железнодорожников, потому что это было коллективное дело – было первым большим архивным источником, с которым я начал работать. Это дело, кстати, передано в цифровой архив Музея.
И эта работа продолжается. Я создал сайт, где публикую оцифрованные документы из этого дела и восстановленные биографии его участников, а это более 60 человек – 8 арестованных, 17 сотрудников ОГПУ и 36 свидетелей.
Очень хочу собрать все это в книгу, потому что в этом деле как в капле воды отразилась эпоха – коллективизация и вообще состояние русской деревни в тот период, антицерковная кампания, положение рабочих вообще и служащих железной дороги в частности, свежие воспоминания людей о революции и гражданской войне, отношения между людьми – коллегами, соседями, и даже личные отношения, например, уже после ареста мой прапрадед породнился со своим «подельником» — их дети поженились.
Я сказал, что хочу написать книгу, но на самом деле эта история уже стала книгой – она вошла в сборник «С моих слов записано верно», который Музей истории ГУЛАГа издал в прошлом году. Я очень благодарен Музею и лично Марии Лоцмановой за то, что они включили мою историю в эту замечательную книгу.
Довольно долго я считал, что прапрадед – единственный репрессированный в моем роду. И только в этом году, занимаясь генеалогией, я выяснил, что по одной из веток мои предки были духовного звания.
Многие из них в разные годы были репрессированы. На сегодняшний день я знаю, что репрессии коснулись пяти моих родственников: один из них был расстрелян, двое сгинули в лагерях.
Их дела – мне посчастливилось их тоже получить, хоть и не все – это бесценный источник информации о предках и серьезный материал для осмысления и себя, и истории нашей страны.
И последнее. Среди моих предков были не только жертвы сталинских репрессий, но и их непосредственный исполнитель. Об этом я тоже хотел бы рассказать отдельно.
Вопрос модератора: твоя история напоминает историю Петера Эстерхази, автора «Исправленного издания». Твой двоюродный прадед – участник Большого террора. Расскажи, как ты узнал это и как ты это отрефлексировал?
Да, действительно, мой двоюродный прадед Иосиф Данилович Береза был участником Большого террора в Восточной Сибири. Он служил в 3 отделе НКВД по Иркутской области, это контрразведка. Документально подтверждено, что он руководил операциями против корейского и китайского населения региона.
Благодаря «Мемориалу» мне также удалось найти конкретное имя одной из его жертв – Лидии Федоровны Ескевич, жены высокопоставленного чиновника Бурят-Монгольской республики, расстрелянного по сталинским спискам.
Я рассказывал, как совершенно случайно – через поисковик выяснил судьбу своего первого репрессированного прапрадеда. Точно также случайно я узнал о сотруднике НКВД в своем роду. Я искал информацию о прадеде, его младшем брате, но нашел страницу на сайте еще одного проекта «Мемориала», где опубликованы тысячи имен чекистов, работавших в органах в 1935-1939 годах.
Ни я, никто больше в моей семье не знал о существовании этого брата прадеда. Благодаря метрическим книгам я подтвердил их родство и шаг за шагом восстановил биографию этого человека.
Это было морально очень тяжелое и неприятное занятие.
Как я уже говорил, на сайте о Деле волоколамских железнодорожников я публикую биографии следователей. Я подумал, что не имею морального права это делать, если не опубликую биографию своего родственника чекиста.
Тогда я передал все документы, которые смог по нему собрать, в Музей истории ГУЛАГа, опубликовал их на своем сайте и написал об этом в соцсетях.
Ты сравнил мою историю с историей Эстерхази, но я не думаю, что это сравнение корректно. Эстерхази писал о своем отце, с которым, как я понимаю, был очень близок. Он ведь сначала написал про отца и весь их род книгу «Небесная гармония», а потом уже узнал, что его отец сотрудничал с органами. Сын ознакомился с документами из архивов венгерских спецслужб. Так появилась книга «Исправленное издание».
Я же не только не знал своего родственника чекиста, но даже не подозревал о его существовании. Он не прямой мой предок. Не уверен, честно признаться, что я стал бы публиковать документы, если бы чекистом оказался мой прадед – его брат.
Однако это открытие очень сильно повлияло на меня. Картина репрессий стала объемной.
Биография Иосифа Даниловича очень показательна. Он был способным человеком, и оказался в органах как-раз из-за своих способностей, то есть это скорее всего не был осознанный выбор расчетливого садиста.
Я почти ничего не знаю о том, как он относился к содеянному, но обстоятельства его увольнения из МГБ в 1946 году дают пищу для размышлений, как и его последующий трудовой путь и ранняя смерть.
Кроме того, мне удалось выяснить, что у него были близкие отношения с братом, с моим прадедом и, следовательно, с племенником – моим дедом. Иосиф Данилович жил у дома у прадеда какое-то время после увольнения из органов. К нему в Иркутск прадед отправил жену с детьми в 1942 году, когда сам ушел на фронт. Это тоже часть нашей семейной истории.
А еще для меня это родство – ответственность. Я пытаюсь найти его жертв, чтобы помочь родственникам восстановить их доброе имя.
Я в начале говорил о Лидии Федоровне Ескевич. Мне написал ее двоюродный правнук, и я помог ему получить ее архивно-следственное дело. Оно частично опубликовано на моем сайте.
Сейчас я продолжаю поиски других родственников жертв иркутского НКВД.
Вопросы, которые были в сценарии, но не прозвучали в дискуссии
Вопрос модератора: отличается ли мотивация генеалогического интереса к «любому предку» от мотивации собрать документы по репрессированному?
Мотивация отличается. По многим причинам. Скажу о двух.
Во-первых, потому, что архивно-следственные дела — это один из очень немногих генеалогических источников, который позволяет нам получить не только сухие анкетные данные, но и попробовать понять, какими были наши предки как люди – были ли они сильны духом или наоборот, что они думали о современной им реальности, как относились к другим людям, как проявляли себя в кризисных ситуациях.
Да, изучать это – малоприятное занятие. Тяжело смотреть как родного человека перемалывает система буквально на твоих глазах. Но это, повторюсь, редкая возможность встретиться с живым человеком.
Тут, конечно, нужно делать поправку на обстоятельства, в которых велись эти дела. Фактов будет мало, особенно в делах периода 1937-38 годов, но пищи для размышлений достаточно.
Во-вторых, мы сами сейчас живем в условиях репрессий. Да, не массовых, не тотальных, но они во многом определяют жизнь каждого из нас. Работа с архивно-следственными делами предков – это возможность попробовать поставить себя на их место и, извлекая уроки из их опыта, действовать самим.
Вопрос от модератора: какие сложности у тебя возникали? Всегда ли удавалось получить доступ к документам?
Наверно слово «повезло» в этом контексте не очень уместно, но с точки зрения генеалога мне действительно повезло – мои репрессированные в основном жили в московском регионе и потому с их делами я могу знакомиться в ГАРФе.
И хотя, как я понимаю, перед выдачей дела проверяет специальный сотрудник ФСБ, обычно никаких купюр в выданных делах нет.
Но вот моей жене так не «повезло». Ее предки были из Псковской области. В 1938 году ее прапрадеда и его брата – зажиточных крестьян братьев Бельченковых – арестовали.
Прапрадеда жены расстреляли, его брат погиб в лагере.
Мы запросил дела, и нам их прислали с купюрами – имена всех чекистов были закрыты бумажками или зачеркнуты черным маркером.
Дела были рассекречены, поэтому мы имели полное право получить их в полном объеме – то есть узнать всю правду о тех событиях.
ФСБ категорически отказывалось раскрывать имена чекистов. В начале они даже писали, что на них распространяются нормы закона о современной ФСБ. То есть чекисты 1930-х приравниваются к сотрудникам ФСБ, которая, к слову, прямо не наследует советским спецслужбам.
Мы подали в суд. В суде ФСБ от такой трактовки отказалась, но добиться своего мы все равно не смогли. Еще и денег им должны остались – компенсацию за их издержки на дорогу и проживание в Москве. 13 тысяч рублей рублей.
Но справедливости ради должен сказать, что большое значение тут имеет человеческий фактор. Мне известна история, как один из архивов ФСБ на Дальнем Востоке выдал человеку дело его предка, хотя он документально не мог подтвердить родство. В качестве доказательства он отправил фотографию репрессированного из домашнего архива, которую ФСБ сопоставило с фотографией в архивно-следственном деле и на этом основании выдало дело.
Но в целом тенденция такова, что в ведомственных архивах все сложнее и сложнее получить дела репрессированных.
Нет сомнений, что все эти дела должны быть переданы в государственные архивы и полностью открыты для родственников и исследователей.